Serhij Zhadan (Сергій Жадан)

Wie viele Trottel ich schon gesehen habe,
aber solche sind mir noch nicht begegnet –
im Zvonimir-Boban-Shirt der eine,
im Boban-Marković-Shirt der andere,
eine Art Jugoslawienauswahl der Clownerie.

So, und die steigen also in den Zug, holen gleich
ihre Karten raus und fangen an, um Geld zu spielen.
Aber weder der eine noch der andere hat welches.
Verdammt noch mal, denkt Zvonimir Boban, jetzt
mach ich diesen Clown nackig, denkt er
über Boban Marković, jetzt
treib ich
dem
seinen ganzen Scheiß aus.

Und Zvonimir Boban sagt zu Boban Marković, Kumpel,
Alter, Hauptsache, sie schmeißen uns nicht vor Wien raus, denn in Wien
steht uns dann alles zu Diensten, und Schengen fällt uns in die Hände
wie eine überreife Birne. Die Nutten, Alter, werden uns
mit ihren Haaren
die Turnschuhe trocknen,
wir ziehen von Bratislava aus ein, auf Eseln,
wie zwei Jesusse,
du und ich, Alter,
du und ich.

So, antwortet Zvonimir Boban Boban
Marković, wie denn das: wie zwei Jesusse,
wir treiben der Stadt ihren ganzen Scheiß aus, wir nehmen diesen beknackten
Ukrainern ihr Geschäft mit den geklauten Handys ab.
Überleg mal, Kumpel, wie viele
Rätsel und Geheimnisse, wie viele Bordelle
und geklaute Handys es auf der Welt gibt:
unser Leben wird nicht ausreichen, um unsere Ländereien
auf einem Esel abzureiten.

Der andere antwortet: und ob es reicht, Kumpel, klar reicht es,
das Leben lässt sich auseinanderziehen wie ein Akkordeon, ich
ziehe in die eine Richtung,
du in die andere.

So fahren sie, den schwarzen Koffer
in die Ablage geworfen,
in dem, doppelt gefaltet, ihre
große slawische Idee liegt,
und diese große slawische Idee ist
eine Akrobatin aus dem Genfer Zirkus,
ein Mädchen, das sie doppelt gefaltet und im Koffer verstaut haben
und von Zeit zu Zeit
hervorholen,
um Brot und Raki mit ihr zu teilen.

Hauptsache, die slawische Idee bis nach Wien bringen,
an der Spitze der Autokolonne aus Pilgern
in die Stadt einziehen.
Es gibt so viele unbefleckte Seelen,
so viele unbeugsame Protestanten,
so viele ungeklaute Handys auf der Welt,
du brauchst dieses Leben bloß
auseinanderzuziehen.

Was weiter, sie fangen an zu singen,
Balkan-Lieder natürlich,
so endlos, dass sie sich nicht mal nacherzählen lassen,
aber ungefähr so:

Wenn die Sonne über dem Balkan aufgeht
und mit ihren ersten Strahlen die Wellen der Donau berührt,
fangen sie – die Wellen der Donau – an zu funkeln,
als lägen goldene Dukaten auf dem Grund,
dann springen die kühnen Soldaten der Serbischen Garde
samt ihren Gewehren in den Fluss,
um die goldenen Dukaten heraufzuholen für die Mädchen
aus den Hafenvierteln;
und so gehen sie unter samt ihren Gewehren,
die Wellen der Donau schleifen sie über den sandigen
Boden dem Meer zu,
und wegen ihrer überdunklen Uniformen
heißt es das Schwarze Meer.

Сколько доводилось видеть даунов,
но таких даже я не видел –
один в футболке Звонимира Бобана,
другой – в футболке Бобана Марковича,
такая себе сборная Сербии и Черногории по клоунаде.

Ага, и вот они садятся в вагон, и сразу
достают карты, и начинают играть на деньги.
А денег ни у того, ни у другого нет.
Но черта с два, – думает Звонимир Бобан, – сейчас
я раздену этого клоуна, – думает он
про Боба Марковича, – сейчас
я выбью
из него
все говно.

И Звонимир Бобан говорит Бобану Марковичу, – брат,
братишка, нам главное, чтобы нас не ссадили до Вены, а уже в Вене
все будет к нашим услугам, и шенген упадет нам в руки,
как перезрелая груша. Проститутки, брат, будут вытирать
нам кроссовки
своими локонами,
мы въедем со стороны Братиславы на ослятях
как два Иисуса,
ты и я, братец,
ты и я.

Ага, – отвечает Звонимиру Бобану Бобан
Маркович, – а как же: как два Иисуса,
выбьем из этого города все говно, перехватим у этих ебаных
украинцев рынок краденых мобильных телефонов.
Ты представь себе только, братишка, сколько в
мире тайн и загадок, сколько борделей
и краденых телефонов:
нам жизни не хватит, чтобы объехать наши угодья
на ослятях.

А тот ему и отвечает: хватит, брат, хватит,
жизнь растягивается, как баян, я буду
тянуть ее в одну сторону,
ты – в другую.

И вот они едут, закинув
наверх черный чемодан,
где лежит, вдвое сложенная, их
великая славянская идея,
и эта их великая славянская идея –
акробатка женевского цирка,
девочка, которую они согнули вдвое и сложили в чемодан,
время от времени
вытаскивая ее наружу
и делясь с ней хлебом и текилой.

Главное – довезти славянскую идею до Вены,
въехать в город
во главе автоколонны паломников.
В мире столько нетронутых душ,
столько нераскаянных протестантов
и некраденых мобильных телефонов,
что лишь успевай растягивать
эту жизнь.

Ну что, дальше они начинают петь,
уж конечно – балканские песни,
такие долгие, что их даже словами не перескажешь,
но примерно такие:

когда солнце встает над Балканами
и первым лучом своим трогает волны Дуная,
они – волны Дуная – начинают подсвечиваться,
словно на дне лежат золотые червонцы,
и тогда храбрые воины сербской гвардии
прыгают в Дунай вместе со своими ружьями,
чтобы достать золотые червонцы девчонкам
портовых кварталов;
вот так и тонут – вместе со своими ружьями,
и волны Дуная волочат их по песчаному
дну в направлении моря,
и из-за их темных-претемных мундиров
море называется Черным.

Ir visādus gadījies redzēt dauņus,
bet tādi vēl nebija manīti –
viens Zvonimira Bobana kreklā,
otrs – Bobana Markoviča,
baigākā Dienvidslāvijas futbola izlase, klauni tādi.

Nuja, un, lūk, tiklīdz viņi vagonā iekšā, uzreiz
kārtis rokā un sāk spēlēt uz naudu.
Bet naudas nav ne vienam, ne otram.
Velns viņu rāvis, – domā Zvonimirs Bobans, – tagad
apkāsīšu to ākstu, – domā viņš
par Bobanu Markoviču, – tagad
paliks
viņš man
ar pliku dirsu.

Un Zvonimirs Bobans saka Bobanam Markovičam, – bračka,
brālīt, mums galvenais, lai neizsēdina līdz Vīnei, un tad jau Vīnē
viss būs mūsu rīcībā, un Šengena iekritīs mums klēpī
kā gatavs bumbieris. Prostitūtas, bračiņ, ar savām bizēm
mums krosenes
slaucīs,
mēs iejāsim no Bratislavas puses uz ēzeļiem
kā divi Jēziņi,
tu un es, bračka,
tu un es.

Aha, – Zvonimiram Bobanam atbild Bobans
Markovičs, – protams: kā divi Jēziņi,
izsitīsim šito pilsētu pa tīro, pievāksim jobaniem
ukraiņiem sperto mobiļņiku tirgu.
Tu tikai iedomājies, bračiņ, cik
pasaulē mīklu un noslēpumu, cik maukumāju
un zagtu telefonu:
dzīve par īsu, lai visas vietas
uz ēzeļiem apbraukātu.

Bet tas viņam atbild: beidz, bračka, nevajag,
dzīve stiepjas kā bajāns,
es vilkšu uz vienu pusi,
tu – uz otru.

Un tā viņi brauc, uzmetuši
uz plaukta melno čemodānu,
kur guļ, pārlocīta uz pusēm, viņu
lielā slāvu ideja,
un šī viņu lielā slāvu ideja
ir Ženēvas cirka akrobāte,
meitene, kuru viņi pārlocīja uz pusēm un ielika čemodānā,
laiku pa laikam
izvelkot viņu ārā,
daloties ar viņu maizē un rakijā.

Galvenais – aizvest slāvu ideju līdz Vīnei,
iebraukt pilsētā
svētceļnieku autokolonnas galvgalī.
Pasaulē ir tik daudz dvēseļu jaunavīgu,
mobilo nenozagtu,
spēj tik izstiept
šo dzīvi.

Nu, ko, un tad viņi sāk dziedāt,
dabiski – Balkānu dziesmas,
tik garas, garas, ka pat saviem vārdiem nav iespējams pārstāstīt,
bet apmēram tā:

Kad saule lēc pār Balkāniem
un pirmajiem stariem pieskaras Donavas viļņiem,
tie – Donavas viļņi – sāk iegaismoties,
it kā dibenā gulētu zelta dukāti,
un tad serbu gvardes drosmīgie zaldāti
lec ar visām šautenēm Donavā –
sadabūt tos zelta dukātus meičām
no ostas kvartāliem;
tā viņi arī noslīkst – ar visām šautenēm,
un Donavas viļņi pa smilšaino dibenu
velk viņus uz jūras pusi,
un viņu tumšo, tumšo mundieru dēļ
jūru dēvē par Melno.