Wingston González

nichts wütet so leidenschaftlich wie die Freude, oh
die Freude, die jemanden zum Spielen sucht
und wer spielt mit uns, wer? nichts
und wer spielt mit uns, wer? nichts
alle singen wer spielt mit uns, wer? nichts, nichts, nichts
außer der ermatteten Stille, ja, der Zucker
außer dem seichten Vergnügen des Kinos, die Lustlosen
außer dem Morgen der Helden, die ihren Fotoapparaten die Mähne kämmen

und zu all dem die Musik,
die Musik dieser Hazienda, die sich paart
mit der Demenz, mampf, die Musik, ja
von Frauen beflügelt von einem erhabenen Tor,
hinter dem vor kurzem noch ein Glas stand, dessen Quelle
im Himmel sprudelte und
zu den vier Vaginas Gottes führte
umhüllt von einem Licht, das aus
den verflossenen Lieben aller Männer strömte, Baby

aus allen Dingen

und weiter nichts

ничто не сокрушает с такой силой, как радость, о!
радость, которая ищет, с кем поиграть
— и кто же играет с нами, кто же? — ничто
— и кто же играет с нами, кто же? — ничто
поют все вместе: кто же играет с нами, кто же? — ничто, ничто, ничто
кроме немощной безмятежности, да, и сахара
кроме смутного ликованья кино, и тех, кого там затмило
кроме рассвета с героями, расчёсывающего шевелюры своих                                                                                                                        фотокамер

и с этим всем ещё музыка,
музыка с той гасиенды, обручённой
с деменцией, ням-ням, эта музыка, да
от женщин, вздуваемых выспренними воротами
за которыми ещё недавно стояла ваза
чей источник явился с неба и канул
в четыре вагины бога
облачённые в свет, вытекавший
из утраченных любовей всего человечества, бэйби

вообще из всего

и более ничего