Serhij Zhadan (Сергій Жадан)

Worüber schreiben die modernen Dichter?
Die modernen Dichter schreiben über die schwindende, kapriziöse
Substanz ihrer Angst; der Teufel der Dichtung schmiert
Ruß auf die Türschlösser, und du sitzt da mit deinen Ängsten
und schreibst Gedichte, eins nach dem anderen,
dieser Eindruck also
bleibt
von der modernen
Dichtung.

Es gibt aber auch soziale Gruppen, die sich kaum für die
Substanz der Angst interessieren. Ich meine den Mittelstand.
Die Dämonen der Schwarzen Kassen,
die die Republik
wieder aufrichten,
die nur zwei echte Freunde haben –
Freund Stetschkin
                               und Freund Makarow.
Die Dichter wissen nichts über die Liebe,
Liebe ist der Kinderwunsch nach der Rubelkrise.

Wer die sonnigen Wolkenkratzer der Innenstadt gesehen hat, wird mich verstehen.
In einem von ihnen wohnte Marat,
                                                 der Röhren durch den
                                                                                     Kaukasus legte
und schon bis zur Grenze vorgedrungen war.
Tja, und alles war okay,
er hatte den Segen des Moskauer Patriarchats
und einen Draht zur Gebietsverwaltung,
drei Frauen, die er liebte und versorgte,
die Ehefrau, die Geliebte und eine zum Ficken,
ein intensives Privatleben also.
Was ihm aber keine Ruhe ließ, waren seine Träume,
in denen er auf die glühenden Felder Andalusiens hinauskroch
und im weißen Sand sitzend
sang

oh, Andalusien, du Frau
mit dem schwarzen Blut,
dieses schwarze Blut,
schwärzer als das Öl Mesopotamiens

oh, du Andalusien der Stille
Andalusien der Leidenschaften,
ich bin dein Hund, Andalusien,
ein astreiner Vagabund.

Alle drei Frauen sagten zu ihm, Marat, verdammt, Marat,
das Land ist im Arsch, Marat, nimm einen Kredit und mach die Entzollung klar,
Blut, Marat, an deiner Röhre ist Blut, Blut ist an deinen Jacketts.

Aber beim Einschlafen wiederholte er hunderte Male:

dein schwarzes, schwarzes Haar,
länger als die Korridore im Reichstag,
länger als die Schlange in Mostyska,
länger als die Namen der ungarischen Abgeordneten.

Wer schon am Stadtrand an der Schnellstraße nach Rostow gewesen ist,
kennt diese Siedlung. In einem der Einfamilienhäuser
wohnte Marats dritte Frau,
                                                  und dort
                                                                 ergab er sich dem Suff.

Irgendetwas in ihm war zerbrochen, und er nahm wirklich diesen
Kredit und kam zu seiner dritten
                                                            Frau
                                                                       mit einem Koffer
                                                                                                       voll Knete.

So, sagte er gehässig, hundert Lappen, mein Kredit,
meine Dampfer und Häfen.
Und dann erst ergab er sich dem Suff.
Vielleicht zeigte sich auch bei ihm
die Substanz der Angst, denn er trank
den ersten Tag, dann noch einen, dann trank er wieder,
trank das Salvadore-Dalí-Parfum aus
und rief immerzu „mein Andalusien, mein Grenada“.

In dem Einfamilienhaus haben sie dann seinen Körper geteilt.
Ich, sagte die Ehefrau, scheiß auf die Kohle,
ich brauche ihn, ich nehme ihn mit.
Nein, sagte die Geliebte, auch ich scheiß auf die Kohle,
ich war schließlich mit im Geschäft,
aber ich nehme ihn mit.
Und die dritte sagte, vielleicht scheiß ich noch auf die Kohle,
denkt ja nicht, ich wär so eine Schlampe,
aber hundert Lappen sind immerhin Geld, ich habe ihn doch auch geliebt,
sogar mein Parfüm hat er geschluckt,
deshalb fällt er an mich.

Und so haben sie über seinem Körper gesessen
und ihn unter sich aufgeteilt,
weil es viele Gründe gibt, sich an gute Freunde zu halten,
weil Liebe so oder so ein Mannschaftsspiel ist,
weil schließlich jeder von uns
mehr als den Tod fürchtet
allein
zu bleiben
mit seinem
Leben.

О чём пишут современные поэты?
Современные поэты пишут об ускользающей, прихотливой
субстанции своего страха; сатана поэзии смазывает
сажей замки на дверях, и ты сидишь со своими страхами
и пишешь об этом стихи, текст за текстом,
вот такое впечатление
остаётся
от современной
поэзии.

В то же время есть отдельные социальные группы, которые мало интересуются
субстанцией страха. Я имею в виду средний бизнес.
Демоны чёрного нала,
которые поднимают с колен
республику,
признавая лишь двух настоящих друзей —
друга Стечкина
                              и друга Макарова.
Поэты не знают о любви ничего,
любовь — это желание иметь детей после дефолта.

Кто видел солнечные небоскрёбы в центре, тот меня поймёт.
В одном из них жил Марат,
                                                который тянул
                                                                           трубу через Кавказ,
и дотягивал её уже до границы.
Ну, и всё было хорошо —
благословение со стороны московского патриархата
и крышевание со стороны областной администрации,
и три женщины, которых он любил и содержал,
то есть жена, любовница и ещё одна баба, с которой он трахался,
одним словом — интенсивная личная жизнь.
Но что ему не давало покоя — это его сны,
в которых он выползал на жгучие поля Андалузии
и сидел на белом песке,
напевая —

о, Андалузия, женщина
с чёрной кровью,
эта твоя чёрная кровь
чернее месопотамской нефти.

О Андалузия тишины,
Андалузия страсти,
я твой пёс, Андалузия,
твой беспонтовый бродяга.

Но все три женщины говорили ему — Марат, ёбаный в рот, Марат,
в стране, Марат, бардак, возьми кредит, разрули с растаможкой,
кровь, Марат, кровь в твоей трубе, кровь на твоих пиджаках.

Но, засыпая, он в сотый раз повторял:

Твои чёрные-чёрные волосы
длиннее коридоров Рейхстага,
длиннее очереди у Мостиски,
длиннее фамилий венгерских депутатов.

И кто был на окружной в районе ростовской трассы,
тот знает этот частный сектор. В одном из тех коттеджей
и жила третья женщина Марата,
                                                          там он
                                                                       и забухал.

Что-то в нём сломалось, он взял таки этот
кредит и приехал к своей третьей
                                                            женщине
                                                                              с чемоданом
                                                                                                      бабла.

Вот, — сказал со злостью, — сто штук, мой кредит,
мои пароходы и порты.
И уже после этого забухал.
Возможно, в нём тоже
заговорила субстанция страха, потому что он пил
день, потом пил ещё один день, потом снова пил,
выпил духи сальвадор дали,
всё повторяя — моя Андалузия, моя Гренада.

Потом в коттедже они делили его тело.
Мне, — сказала жена, — по хуй бабки,
мне нужен он, я забираю его.
Нет, — сказала любовница, — мне тоже по хуй бабки,
тем более я была в доле,
но его забираю я.
А третья сказала, — а вот мне бабки абсолютно не по хуй,
вы не подумайте, что я такая сука,
просто сто штук это деньги всё-таки, но его я тоже любила,
он даже духи мои выпил,
поэтому он достанется мне.

И вот они сидели над его телом
и делили его между собой,
потому что есть много причин держаться за близких нам людей,
потому что так или иначе любовь — это командная игра,
потому, в конце концов, что больше смерти
каждый из нас боится
остаться
один на один
со своей
жизнью.