Джо Дассен входил в каждый дом,
Танцевал с каждой домохозяйкой,
Объяснял каждому уставшему мужчине,
Что ещё будут золотые времена,
Там, на Елисейских полях.
Он надевал белые штаны и белые туфли,
Распахнутую на груди рубаху,
Выходил из дома рано утром и не возвращался
До самой глубокой ночи, а иногда
Пропадал и по нескольку суток.
Он пел, и пел, и пел, медленно опуская
Всё на свои места, всё, что готово было обрушиться
И уже накренилось. Он оборачивал бьющиеся
Вещи, вроде женских сердец, в мягкие шарфы
И косынки. И постоянно протирал пыль на
Всех проигрывателях планеты. В перерывах,
Коротких, слишком коротких, он улетал на Лазурный
Берег, и забегал в море, в леопардовых плавках.
А потом наскоро вытирался, выкуривал сигарету
И быстрым шагом направлялся к личному самолету,
Уже повторяя, проминая губами первые строчки,
Которые становились мякотью всепрощения.
А люди включали проигрыватели, телевизоры,
Радиоприёмники, и везде он был нужен.
И даже его смерть никто не принял всерьез.
«Пой, — говорили ему, — пой!» И он, медленный,
курчавый, с бакенбардами, приближался
даже из небытия, и упрашивал, упрашивал:
«Положи свое сердце на место, не
разбивай его».