Sandžar Janyšev (Санджар Янышев)
РЕЧЬ
РЕЧЬ
Яне
«Мы идем в школу с хорошей речью!» —
Так было написано в моей виньетке.
И на самом первом выпускном вечере,
когда дети пели: «До свиданья детский сад — /
Все ребята говорят...» — штурмом взятая буква «р»
горосира чудо как правно;
и, одаренные еще одним звуком,
мы были уверены, что уж теперь
все-все ночные Ожилы* сами уснут
и уж больше не оживут, и уж больше
мы не будем лишними... А там, глядишь,
новые звуки подрастут
в кнопках и клавишах аккордеона,
в промасленных канифолью связках кеманчи,
в древесных раковинах комуза и рубаба...
«Музыкальный инструмент» — ведь это не просто идиома:
с его помощью люди, жившие в малорослых глиняных домах,
словно шкатулки, отворялись и начинали звучать,
и выползали, как крабы,
на середину улицы (дети крупой высыпали) —
вот что творили с ними звуки
истошного карная и высокопарной дойры.
Гундосый ------- • прострочивался ритмом,
и страшно подумать, в какие тайны, в какие дымы
он обещал посвятить, какие просторы
были предвкушены и почти что зримы:
просторы, окрашенные в цвет
сгущенного молока и лимфоузлов,
кирпичных сердечек и чердачной муки,
девчачьих лодыжек и дымных лепешек,
оставленных марширующими коровами;
а еще — саранчи и пневой трухи, подожженной
красными муравьями, жуками-носорогами...
О, это были — тум-ля-ка-тум — всерайонные
гульбища, свадьбы,
и лично мне они сулили гораздо больше,
чем «молодым»**: свежевание барана,
чье внутреннее устроение тем паче впечатляло,
чем беспощадней жалость мое сердце
высвобождало, как орел печенку
известного по мультику титана, —
кроме того, возможность долго не ложиться,
а после — под открытым небом сон...
И вот теперь, когда нет со мной моего аккордеона,
нет со мной моего карная,
нет свадебного шествия,
нет дерева, с которого я мог
его наблюдать, нет зелени —
такой зеленой, что и не бывает...
Нет карябаемой солнцем пластинки —
иссиня-синей, как воронка времени —
и зрению уже не будет насыщенья
ни этим цветом, ни многими другими,
ведь время, как известно...
...Теперь, когда чудовища похлеще
прильнули к стеклам — нет им числа,
нет имени, — а слух и обоняние как в воду
погружены...
Так вот, теперь хочу спросить:
что он мне дал, тот, чудом обретенный
(чья буква, словно перышко, парила,
как головня, дышала), что он дал мне —
тот откровенный сокровенный
ЗВУК?
* «А я — Ожил!
Я голову сложил
[на плахе бытия]...»
** те, подчас, знакомились едва не
за свадебным столом...