Мы жили так, как раньше и не мечтали.

К утренней мессе ходили по воскресеньям.

Вставали в шесть или в семь. А вечера коротали

дома за чтеньем.

Балкон выходил на юг. Там пробивалось к свету

лимонное деревце в старом вазоне.

Там мы читали о дивной Янцзы, и секреты

Поднебесной нам открывались на этом балконе.

И еще мы играли на детской площадке.

прятались в подворотне, знакомых шаги поджидая,

оформили визу литовскую, чтобы краткий

уикэнд проводить, по улицам Вильны шагая.

А весной наблюдали, как трава повсеместно

из непролазной грязи растет, замышляя что-то

вроде поляны – трава-мурава, чебрец, но, честно

говоря, мы больше любили болото.

Заблудиться, обнявшись, на зыбкой почве

во тьме, вот-вот конец, но не знаешь срока,

молишь Бога послать огонек полночный,

и радуешься, услышав гомон хуторян издалёка.

И еще мы летели по трассе со скоростью двести,

над Балтикой видели краски рассветного небосклона,

в городе каждую лавку облазили вместе,

смотрели на пестрые ткани, скатанные в рулоны.

И еще любили спорить с друзьями своими,

толковать о Литве и Польше – где Слуцкие, помнишь, ворота.

Или на площади выкрикнуть чье-то имя

просто так, а вдруг отзовется кто-то?

Как старик-францисканец, покинувший монастырские стены,

мы были одни в толпе, не видя идущих рядом.

А отцовский парк золотел и рдел попеременно,

украшаясь сентябрьским нарядом.

Ветер веял-напоминал о свекрови, ее похожих

на форель осклизлых глазах, платьях Версаче, пицце,

мы складывали в кладовую шезлонги, о, до чего ж их

жаль! Но зиму мы проводили в столице.